Илья Кабаков умер несколько дней назад. Илья менял мою жизнь в качестве художника не раз, и я подозреваю, что ровно такое же влияние он оказал на многих других.
Я рос советским иммигрантом в Нью-Йорке, посещая американскую арт-школу, где мои учителя и одноклассники ценили минималистскую эстетику или что-то вроде постмодернистской рефлексивности. Ни то ни другое я не мог толком ни понять, ни воспроизвести. Преподаватель однажды сравнил усилия, с которыми я делал искусство, с усилиями стареющего прилежного боксера. Боксера, не имеющего никаких шансов против по-настоящему искушенного бойца вроде Мухаммеда Али, который, подобно американскому искусству, всегда словно танцевал на ринге и, играючи уклоняясь от ударов, без особых усилий забирал все свои бои. Это была забавная характеристика для советского и американского искусств времен фильмов о Рокки с Сильвестром Сталлоне. Мне было неловко слышать такое в свой адрес. Но, к счастью, мое смущение длилось недолго, ведь вскоре я впервые увидел выставку Ильи Кабакова.
Это был первый проект Ильи в Нью-Йорке, в галерее Рональда Фельдмана в 1988 году, и он вызвал настоящий художественный шок: кабаковские бескомпромиссно повествовательные инсталляции были заселены мириадами идиосинкразических вымышленных персонажей, и у каждого была своя особая история. В этом искусстве не было ничего минималистского. Комната за комнатой, слово за словом, выставка походила на лабиринт из переплетающихся нарративов, что-то похожее на «Тысячу и одну ночь». Но с одним исключением: каждый нарратив содержал концептуальный сдвиг сродни небольшому взрыву, освобождающему новые интеллектуальные и психические пространства в вашем сознании. Работы Кабакова играли с репрезентацией способами, которые я никогда прежде не мог себе вообразить, от нарочито невозмутимого модернизма в живописи до сухих научных схем или графиков и далее к детской книжной иллюстрации, авангардным формам, реди-мейдам, сценографии, тексту, звуку, театральному свету. Это была, безусловно, самая сложная выставка, которую я когда-либо видел, и при этом она не воспринималась постмодернистской, хотя и была чрезвычайно игривой...
...В 2012 году меня попросили взять интервью у Ильи для каталога его совместной с Эль Лисицким выставки в Музее ван Аббе в Эйндховене. Илья и Эмилия Кабаковы жили на Лонг-Айленде, в паре часов езды от Нью-Йорка. Илья так толком и не выучил английский за двадцать с лишним лет, которые он прожил в США, так что, должно быть, ему было приятно дать интервью на русском языке без переводчика. Он говорил о многом, начиная со своего детства в украинском Днепропетровске, городе, откуда родом моя мать и где я проводил много времени ребенком, заканчивая его художественным образованием в Москве и, конечно, его работами. Одна из многих увлекательных вещей, которые он мимоходом упомянул, привлекла мое внимание: космизм — философия бессмертия, воскресения и жизни в космосе. Он довольно пренебрежительно, в юмористической и ироничной манере отзывался об этом, хотя мне все это показалось чем-то важным и требующим дальнейшего исследования. Что я и сделал и был полностью околдован космизмом более чем на десятилетие, изначально благодаря именно Илье.
Я должен был снова навестить Илью на этой неделе, но, к сожалению, визит пришлось отложить из–за болезни.
Хорошего полета, дорогой Илья! Тебя будет не хватать на этой планете.
Антон Видокле «Вспоминая Илью Кабакова: человек, улетевший в космос из своей комнаты»Mostrar más ...